Re: Т: Вечный Странник

                                                          *  *  *
Прошло несколько месяцев, и  осень приветственно зашуршала старой листвой. Каждый день никчемной жизни был подобен шагу через пропасть в надежде сорваться.
Небо щедро изливало слезы Пресветлого на грешную землю. Блеклые, безжизненные облака закрывали пустое, словно обесцвеченное солнце. Деревья оголялись, сбрасывая царственные золотистые одеяния на чернеющую землю. Земля же в свою очередь не ценила дара своих детей и предавала красоту и возвышенность позолоченных лоскутов непримиримому и необоримому тлению. Действительно, саван одинаков  для всех существ на земле. Смерть - всегда знак равенства, изображающий собой некий проход, путь. Он показывает, что для смерти все едины, будь ты нищ или богат, славен или неизвестен, силен или слаб, ты все равно умрешь. Это неизбежно и незыблемо. Многие считают: «Зачем вести праведный образ жизни, если все равно преставишься?» Разница в том, что будет дальше: праведник пойдет в жизнь вечную, а грешник в муку вечную. Вот и вся разница.
Люди любят ходить на кладбища, земля всегда притягивает ходящих по ней, напоминая, что за грехи придет расплата. Но кому больше нужны эти походы: усопшим или утратившим? Наши мертвые всегда с нами, они помогают нам. Мы всегда можем просить усопшего о помощи, и его душа, если он был праведным, придет нам на помощь. Они непрестанно молятся за нас.  С верой легче жить на земле, нужно просто предаться всецело воле Всемилостивого, а он помилует, аки Благ и Человеколюбив. Но терпение Его тоже небезгранично, если всю жизнь прожил без Бога, то и умрешь без Него, причем необратимо, ведь сказал Он нам: «Верующий в Меня не умрет вовеки, ибо я в нем и он во Мне, а если кто и умрет, то оживет». Но мы, глупцы, не слышим… «Я стою у дверей сердец ваших и стучу, кто отворит Мне, к тому войду». Мы же не торопимся отворять… Сердце – дом Божий, захочется ли войти в дом, полный грязи и смрада? Поэтому  Господь и входит в чистые сердца.
В мою скромную обитель вошел Торус, бывший паладин.
-Гомез хочет видеть тебя, - сказал он сухо.
-Чего он хочет?
-А хрен его знает… - проговорил воин совсем уж по-простецки, махнув рукой.
-Сейчас четверть пятого утра,- раздраженно проговорил я, что он там, помирает что ли?
-Да если бы,- мечтательно произнес стражник.
-Любишь ты его…
-А ты мне покажи человека, любящего свое начальство… Мне, знаешь ли, образы смирения не очень-то близки. Ладно, шевелись уже, а  то он мне плату урежет или морду разобьет, что, в общем, не лучше.
Я встал и потянулся. Кости при этом прохрустели и еще больше заныли, напоминая о том, что молодость безвозвратно ушла. Выйдя из часовенки, я посмотрел на звездное небо. Какой-то философ сказал, что звезды – души почивших, взирающие на нас с незыблемой глади вечности. Конечно, его теория не безупречна, ведь преставившиеся всегда с нами, а не только по ночам.
Мы прошли в замок. Потрескивал камин, пламя с жадностью поглощало древесную пищу, заботливо предложенную теплыми хозяйскими руками. Аромат фимиама дурманил, наполняя душу благодатью. Тусклые тени озорно плясали на слабо освященных стенах.  Гомез, несмотря на это, пребывал в паршивейшем настроении. Его взгляд выражал полнейшую задумчивость, я бы даже сказал, озабоченность какой-то проблемой, о которой мне предстояло узнать в считанные минуты.
-Наконец-то, явление Инноса во плоти свершилось!
-Не ерничай! Чего тебе надо в такую-то рань. Полпятого, а тебе одному не спится. – После подобных слов любой другой уже лежал бы, захлебываясь собственной кровью. Но я поставил себя свободным человеком, и Гомезу пришлось свыкнуться с тем, что я не возвеличиваю его.  
-У нас проблемы с провизией, - грустно пояснил он причину своего недовольства.
-А я что сделаю? Из воздуха вытащу?
-Было бы неплохо, ты же маг все-таки!- горько усмехнулся он,- Провианта хватит на три недели, не больше!
-Отправь людей охотиться, многие животные по ошибке забредают под купол.
-Кого отправлять-то? Диего? Он прекрасный вор, но тушу разделает так, что отравишься. Не знает он охотничьего дела. Горн и Лестер примкнули к другим лагерям.  
-А Кавалорн?- спросил я, присаживаясь напротив Гомеза,- Вроде он был охотником.
-Он и не покидал своих угодий между «старым» и «новым» лагерями.  Но одного охотника мало… К тому же, помимо провизии нам также нужны простейшие средства обихода, к примеру, бритвенные лезвия, те, что есть у нас, тупы, как полено! Правда, Шрам?- отпустил он злобную шуточку в сторону стоящего рядом неприятного типа, лицо которого  было изрезано чьими то «заботливыми» руками.
Исполосованный тип нахмурился:
-Любого другого я бы убил за такие слова, - процедил он сквозь зубы.
-Ладно, не обижайся, - отмахнулся Гомез.
Изуродованный кивком головы дал понять, что все уже забыто.
-И что ты предлагаешь? – обратился я к Гомезу.
-Нам нужно договориться с королем: мы ему руду, он нам товар,- сказал, точно отрезал Гомез.
-И как ты собираешься сообщить ему о своем «скромном» и честном предложении?- усмехнулся я.
-Все очень просто: второй месяц осени подходит к концу, судя по слухам из внешнего мира, со слов вновь прибывшего рудокопа, война развивается не лучшим образом: орки пробираются к сердцу королевства, королю просто необходимы новые магические клинки. Скорее всего, новая партия рудокопов уже мчится сюда, а там договоримся с капитаном, чтобы передал королю, что если не прибудет на встречу – хана его руде, - гордо приподняв голову, произнес глава старого лагеря. Впрочем, скромностью он никогда не страдал.
-Может сработать, - это был единственный выход, и сейчас я даже надеялся, что план Гомеза реален.
Теперь оставалось только ждать. В непрерывном ожидании чего-то проживает человек всю свою жизнь. Да и вся жизнь, по сути своей, не есть ли ожидание кончины? Рождаясь, человек начинает умирать, и это одна из основных граней призмы бытия. Вот он, юмор природы, вот то самое непрерывное кольцо: выходящее из земли, неизбежно тянется к ней, и тело человеческое, потому что не вечно, ложится обратно в землю, растворяясь в небытие. Но человек не исчезает, его жизнь не прекращается со смертью, а лишь переходит в новое качество, ибо душа бессмертна.
Октябрь доживал последние деньки. Он сокрушался громом и плакал непроглядной стеной нескончаемых дождей.  Деревья покачивались в грубых, сильных руках ветра, словно пытались согреться, но жалобный хруст говорил о безуспешности их попыток. Земля чернела с каждым днем, придавая забвению всю красоту лета.
С каждым днем все сильнее ощущалась нехватка пищи. Люди становились злей, о чем свидетельствовали участившееся случаи побоев рудокопов: теперь даже за мясистый гриб могли избить. Надзиратели требовали, чтобы любая найденная пища передавалась им. Они словно забыли, что не так давно сами вкалывали на шахтах. Гомез рассудил просто: если убьешь – займешь место убитого. Конечно, не о каком человеколюбии думать не приходилось, просто без рудокопов не будет руды, а без руды нет никакого шанса договориться с монархом, а значит и выжить.
Наконец, свой человек из Хориниса передал, что приближается королевская галера с новой партией заключенных.  Как раз вовремя, еще бы недельку, и начался бы беспредел. Лорд Инубис – мэр Хориниса, был не в восторге от соседства, он предпочитал не подходить к барьеру, видимо опасаясь, что его затянет…
Люди вообще боятся всего неведомого, они не стремятся понять сути, отвергая от себя все, что не укладывается в узкие рамки их сознания. Понятия «добро» и «зло» настолько смешались для них, что они не могут отличить одно от другого. Их жажда познания угасла, они смотрят на мир и видят лишь крохотную его часть, ту, что явна, но тайная подложка мироздания открыта лишь единицам. Незнание их подобно смерти: ведь именно по незнанию они отвергают Бога. Они не веруют, а просто верят. Это два абсолютно различных понятия: веровать, значит жить своей верой, питаться ей, наслаждаться Богообщением, отвергать все низкое, зримое и смотреть в глубину, туда, за грань реальности. В корень мира, бытия, жизни. А верить, это неглубоко знать, верящие лишь поверхностно знают о Боге, знают, что он есть и не более, они не проникаются всей глубиной праведности и благодати, исходящей от Предвечного. Если они видят, что их образ жизни идет вразрез с образом чистоты Господа, то не стараются измениться, тем самым презирая Его благой замысел о них.  Каждый человек должен как-то послужить Богу по-своему, неповторимо. Но все не так просто: для начала нужно понять, как именно ты можешь послужить. А чтобы познать эту тайну, нужно отчего-то отказаться. Человек сродни бочке с протухшей водой: чтобы заменить воду, нужно прежде избавиться от старой. Так, мы должны прежде избавиться от тухлой воды грехов, чтобы воспринять чистую воду праведности и благодати. Человек, не стремящийся к обновлению, подобен потухшему факелу: пламень веры угасает в душе его, и тогда плоть берет над ним верх. Он умирает душой, ему становятся чужды образы святости, такой человек начинает жить только плотским беснованием, жаждой страстей земных, забывая, теряя из виду неизреченную красоту горних дворцов.
Наконец наступил день прибытия. «Свой человек» в Хоринисе сообщил, что капитан прибыл и обсудил с Инубисом его план действия в отношении заключенных. «Ждите завтра гостей» - говорилось в записке, заботливо сброшенной за магическую преграду. Разумеется, новых рабочих рук ожидать не приходилось, ведь без указа короля Гирион, паладин, отвечающий за перевозки заключенных, не мог оставить здесь рабочих. Но все-таки интересно, сможет ли Гомез договориться с королем.
По прошествии двух дней наш человек сообщил, что в сторону Миненталя движутся Гирион и Инубис с несколькими паладинами. Весьма кстати, ведь припасов практически не осталось. Гомез решил удостоить «гостей» личной встречей, прихорашивался он так, словно собирался встретиться не с кровными врагами, а с девушкой неземной красоты: доспехи его сияли солнечными бликами, волосы были расчесаны на прямой пробор, лицо чисто выбрито. Стоун отполировал  «Гнев Инноса», который уже начал ржаветь, и теперь в этом прекрасном клинке можно было увидеть собственное отражение, причем оно практически не искажалось. Я, чтобы быть узнанным, облачился в алую мантию, покрытую золотым шитьем, изображавшим символику Инноса. Главу мою венчала небесного цвета митра. С нами решили отправиться Ворон и Арто. Ворон даже вымылся и подстриг густую, слипшуюся в колтуны бороду. Эти двое уже оттащили два ящика руды к месту встречи и теперь отдыхали. Следить за собой здесь было не обязательно, как говорил Гомез:
  -Мне плевать, какая у тебя рожа, лишь бы клинок был остер и верен.
В чем-то он был определенно прав. Ведь подлецы обычно очень красивы внешне, но уродливы внутри, и наоборот. В отношении женщин то же самое: предают обычно красивые, а дурнушки верны до гроба. А все почему? Да потому что человек некрасивый не избалован излишним вниманием.
С каждым днем алый цветок моей жизни увядал, роняя почерневшие, искривленные лепестки. Часы, некогда мерно отсчитывающие прожитые минуты, радостно звонившие в мгновения счастья, ныне кряхтели и стонали, ход их стал невообразимо тяжек, стрелки с каждым ударом замедлялись, отдавая металлическим отзвуком. Все это понятно: ведь цветок готовился раствориться в теплой почве, красиво растянувшись на земле, а часы замереть, издав последний скрип, тающий в тяжелом воздухе. Я все четче ощущал свою старость, с каждым днем приближалось мое освобождение. Ах, как же я его ждал! Сколько еще? Сколько страданий, мук и боли предстоит перенести мне, прежде чем обрести желанную свободу? Я не ропщу, просто временами становится слишком тяжело. К тому же Корристо явно что-то замышлял. После ухода Сатураса мне не с кем было общаться, у него, как и у меня, был пятый круг магии, знания наши были примерно равны, поэтому и общих тем было намного больше. К нему я относился, как к другу, к остальным - как к чадам. Разумеется, они были мне братьями, однако неравность сил и знаний сковывала наше общение рамками «учитель – ученик». Впрочем, когда-то и я был молод… А был ли? Нет, скорее всего, уже при рождении на моих висках поблескивала проседь. Я родился зимой, холод довел меня до того, что к двенадцати я испытывал сильные боли в суставах, иногда я даже не мог подняться с постели. В моей жизни не было такого дня, когда я чувствовал бы себя абсолютно здоровым. А теперь, когда отметины времени совсем исполосовали мое некогда гладкое лицо, моя жизнь уже не имела никакой ценности…
     И вот мы стояли возле небольшого пруда, ввысь уходили горные массивы, столь величественные и громадные, что могло показаться, будто они выходят за грань купола.
Каждое дуновение  ветра пробирало до костей, словно бы гуляло между ребер, все ближе была мертвенная царица - зима. При новом, необычайно сильном вздохе северного старца – ветра мы поежились. Ворон выматерился:
-Где они шляются? Еще пара часов, и мы окоченеем!
-Зато о жратве думать не надо будет! - пошутил Арто, человек неплохой, но очень уж прагматичный.
-Заткнитесь вы оба, - злобно рявкнул Гомез, - не забывайте о присутствии в наших рядах патриарха.  Это, как минимум, неуважение, а нам сейчас, кроме Инноса, уповать не на кого.  
Спорщики притихли. Я достал золотой отцовский кисет, на дне было всего несколько высушенных листьев, вообще-то они были еще влажноваты, но курить хотелось чертовски. Высыпав их на тонкий лист пергамента, я аккуратными движениям свернул самокрутку.  В моей руке сверкнул маленький огонек, пламя дружелюбно лизнуло бумагу, и горьковатый дым заструился, уходя в небеса. Я блаженно затянулся, сиреневое облачко наполняло легкие, давая телу расслабление, ноющие кости успокаивались, боль утихала, грусть улетала в небеса вместе с вязким дымом.
Спутники с завистью посмотрели на меня, их взгляд выражал мольбу: «Ну дай затянуться»! Жадным я не был, однако притом, что эта самокрутка была последней, делиться мне не захотелось.
Вдали показались несколько фигур, они стремительно приближались, и я уже без труда мог узнать этих людей. Впереди шел, видимо, Инубис, на нем красовались начищенные тяжелые доспехи паладина. Я сразу узнал его, несмотря на то, что раньше не видел. Сопровождавшие мэра Хориниса люди были мне хорошо знакомы: следом шел капитан, его старая форма, измазанная смолой, не давала усомниться в его личности. Замыкал процессию Гирион, паладин короля, отвечавший за переговоры и доставку заключенных. Рядом гордо шествовали несколько рыцарей веры, вооруженные до зубов. Они приблизились к переливающемуся сполохами энергии барьеру. Лорд Инубис горделиво взирал на Гомеза, тот в свою очередь отвечал ему взглядом, полным  ненависти.
-Когда будет очередная поставка руды? – величественно спросил Инубис
-Будет жрачка – будет руда, - спокойно сказал Гомез,- причем сначала пища.
-Это исключено! – воскликнул паладин
-Ну, если мы с голоду помрем, то руды вам точно не видать, - вставил Арто.
Гирион впал в задумчивость.
-М-м, Без указа короля мы не можем поставлять провизию заключенным… Что думаешь, Эрнест?
Бородатый, худощавый капитан поморщился:
-Дело говорит, если провианта нет, то и работать никто не будет, похоже придется Инубису отдать часть городских припасов. А я пока «слетаю» в Венгард и доложу Робару о случившемся.
Странно, - думал я, - король прекрасно знал про возведение купола, почему он не позаботился о нас? Видимо, понимал, что стену может разрушить только сотворивший ее? А может, этот сучонок -Пирокар убедил его в бессмысленности затеи помочь нам.
Лицо мэра Хориниса вытянулось:
-Что? Город и так беднеет, а я каторжан кормить должен за счет честных и добропорядочных жителей?
-Другого выхода пока нет, - сокрушенно заметил капитан, - за неделю, думаю, обернусь. А там уж, как Робар решит…
-Хочешь сказать, что целую неделю я должен снабжать этих ублюдков провизией?!- вскипел Инубис.
После этих слов Гомез напрягся, он привык, что к нему относятся, как к местному королю. Он уже собирался ответить подобающим образом, но я прервал его, многозначительно кашлянув, как бы одернув зарвавшегося рыцаря.
Инубис опустил глаза:
-Прости, Святейший, про тебя я позабыл, - он тяжело вздохнул. - Ладно, я согласен поставлять провиант, но не больше недели, и это только из-за присутствия Святейшего.
-Подождите, - сказал Гомез, заметив, что «гости» уже собрались удалиться,- У меня два ящика руды, думаю, это будет весомым доказательством моей честности.
Он взглянул на Арто и Ворона, и те, поняв бессловесный приказ, поставили ящики, доверху набитые магическими кристаллами, на движущуюся платформу. Потянув за рычаг, Ворон запустил дряхлый механизм, тот завизжал цепями, словно протестуя, но, подчинившись воли человека, мерно пополз вверх.
Гирион высоко оценил широкий жест лагерного авторитета, он словно бы даже проникся к нему неким уважением. Некоторые паладины были всего лишь продажными тварями, понятие о чести для них означало всего лишь удобное прикрытие их грязных делишек.
-Какие вещи вам необходимы? – спросил он.
-Мясо, свежая рыба, бритвенные лезвия, табак какой-нибудь, только чтобы не совсем сено было…
-И девок! – перебил его Ворон.
-Кобель! – процедил Гомез сквозь зубы.
-Кобель, кобель, - обиженно проговорил опальный барон, - это тебе сейчас жрать хочется, а потом, насытившись сочным окороком, усладив усталый разум кубком молодого вина, наверняка захочется встретить туманный рассвет в объятиях жрицы любви…
-Заткнись! – рявкнул Арто, - а то слюна уже комьями валится.
-Ладно, и девок, - смилостивился глава старого лагеря, - как минимум двух.
-Пищу и табак доставят к заходу солнца, а вот девочек только с разрешения короля. Не можем же мы невинных граждан в тюрьму бросать.
А то вы не так делаете, - подумал я, - если голодающий украл кусок хлеба – каторга, если прекословил тупому приказу паладина – каторга. А тут шлюх пожалели. До чего же низко они воспринимают понятие любви, нет ее на земле и быть не может! Столь падшая тварь, человек, неспособен любить, он либо свыкается, либо услаждает свою сластолюбивую плоть.  Только Бог может истинно любить человека, ну и единицы из живущих здесь способны ответить ему взаимностью, открыв златые врата сердца.
Паладины удалялись, таяли в сумраке плачущей дождями погоды…
Они выполнили свое обещание, и к вечеру стражники, поставленные стеречь проход в Минниталь, доложили о прибытии четырех ящиков с припасами из внешнего мира. Гомез, Ворон, Шрам и Арто в сопровождении нескольких стражников отправились за прибывшим провиантом. Чего там только ни было: первый ящик был полон красного, словно кровь, старого, будто черепаха, монастырского вина. Второй до краев набит мешочками с табаком разных сортов, был там и грибной, и помесь с болотником, и исцеляющий, смешанный с серафисом. В третьем находились разные   жизненно важные предметы: бритвы, зеркала, сделанные из слюны ползунов, разные священные артефакты, к примеру: несколько амфор с освященным елеем. Четвертый был набит разными, порой самыми диковинными яствами. Изголодавшиеся заключенные позабыли рамки приличия, и буквально накинулись на еду. Сегодня праздновали все: даже рудокопы были освобождены от работ в шахтах. Весь лагерь собрался вокруг прибывших ящиков. Здесь рука об руку сидели рабы и надсмотрщики, словно одна большая семья, будто не было между ними никакой разницы. Пир продолжался несколько дней, люди веселились, как могли: одни соревновались, кто больше выпьет, другие играли на лютнях, третьи танцевали, вспоминая свободу, близких, оставшихся где-то в далеком прошлом…