Re: Т: Исчезновение

Всем добрый вечер.

В общем, посетило меня не так давно вдохновение вкупе с хорошим настроением и нежеланием писать и редактировать диплом, отчего на свет появились следующие три главы произведения «Исчезновение», которые, собственно, презентую вам. Насколько хорош этот подарок, и подарок ли это вообще – думаю, узнаю из отзывов и рецензий, которые надеюсь получить в количестве n штук.

Если и дальше так попрёт, то к концу лета закончу первую часть. Если что забыли, рекомендую перечитать 7 и 8 главу, самые важные для понимания того, что происходит во вновь выложенных 9, 10 и 11.

Главы 9, 10 и 11 переходные к последующему поворотному моменту в жизни главного героя — Аттилы. Извиняюсь, за «новостное» составляющее 11 главы, но это необходимо, чтобы вкратце рассказать о происходящих событиях, не размалевываясь на 20 страниц.

Новый персонаж — Джамиль Хаш, хоть и появляется в девятой главе лишь в эпизоде, в будущем сыграет немаловажную роль в жизни тех или иных людей и Горн тоже обязательно будет.

Сразу, за час, всё не прочитывайте, молю слёзно, размытая картинка получится, ну если только затянет… тогда читайте, я не буду против.

Ещё раз повторяю: Аттила, да, этот тот самый вор из Готики II, и большинство персонажей так или иначе появлялись в игре.

События происходящие в нижеследующих главах происходят лет за двадцать до событий Готики, учтите и это, не удивляйтесь, что Ксардас ещё маг огня, а Горну 20 лет.

Обещать выставить продолжение вскоре не буду.

Приятного чтения.

IX. Юный повар

Дом Грегора расширился благодаря пристройке, которую он сделал несколько лет назад. Теперь дом просторный, к тому же *теперь подвал — цокольной этаж, на котором обитают Редьярд и Грегор.

Надо сказать, что за девять лет никто, кроме Стеллы и Аттилы, не изменился, по крайней мере, внешне. Аттила повзрослел, Стелла — постарела. Её лицо совсем морщинистое, дряблое, пальцы рук стали грубыми как у плотников, кожа на лице постоянно обветривалась, была сухой, осанка перестала быть правильной, казалось, ещё пара лет, и Стелла окончательно станет старухой.

Что бы Стелла ни делала, какие бы средства ни применяла, останавливая молниеносное наступление старости, ничего не помогало. Её мучило осознание того, что больше не заглядываются на неё мужчины. А возраст такой, что пора себе было и жениха найти… давно пора. Но то, что она с легкостью могла сделать в тридцать лет, не проходило сейчас. Уже не могла обмануть она доверчивого богатого простофилю, уже нет былого восхищения её станом и глубиной её глаз.

В сорок лет она всё чаще размышляла, воспоминания суровое детство в Хоринисе, переезд с матерью в Венгард, существование за счёт случайных заработков, воровство продуктов с прилавков, знакомство с Редьярдом, приход к Грегору. Наконец, её роль в «шайке», которая сводилась к соблазнению богатых мужчин с последующей кражей.

Сколько таких краж было?.. Тридцать? Сорок? Точно бы она не сказала. Как рутинная работа: не вспомнишь, сколько дней ты провёл на ней. Дошло до того, что каждое новое знакомство с мужчиной, располагающим большим состоянием, строилось на одних и тех же словах: «какой красивый мужчина», «какие у вас сильные руки», «я сражена вашим умом». На мужчин, в отличие от женщин, все комплименты действуют безотказно. Стелла должна была быть красивой и «немного дурочкой», чтобы мужчина обращал на неё внимание, рассчитывая исполнить низменное желание или, что реже, — любовь, а дурочка как раз тогда его и обчищала. «Наивная сорокалетняя женщина» — выглядело слишком глупо. Походить на «дурочку» Стелла больше не хотела, а *быть красивой она уже не могла.

Сказать женщине «я тебя люблю» — сродни преступлению. Против себя. *Не стоит переоценивать женщину, не стоит давать ей повод возвыситься. Своими словами, глупыми ухаживаниями, подарками мужчина возвышает над собой женщину, и получается: он – мясной жук, она – королева. Королеве нравится бульон из мясных жуков, приправленный: звоном золотых монет, украшений и красивых поступков. Влюблённый мужчина — дурак. Дурак неописуемый. Редкостный. Никогда не стоит говорить женщине «я тебя люблю» («ты мне самый близкий человек», «я от тебя без ума»). Только в ответ. Но и тогда ты не должен любить её. Не люби никого, пусть тебя любят все. Так лучше. А женщину…

Женщину никогда не стоит недооценивать, особенно умную. Умело используя тебя, она способна добиваться своих целей, а потом неожиданный поворот для любого мужчины: «где она?», «почему она избегает меня?», «как я тебе люблю», «как я страдаю», «не хочу жить без тебя», «да что ж я тебе плохого сделал?» «дура!», «ненавижу, тварь», «убью тебя и дружка твоего за одно», «ну и плевать на тебя, в море полно другой рыбы». От первого вопроса до последнего утверждения проходит неделя, максимум — месяц. А потом полное равнодушие. Стелла была умной женщиной.

Годы проходят, ничего не меняется:
«Где она? Куда она пропала?» — прячется от тебя.
«Почему она избегает тебя?» — потому что она взяла от тебя всё, что могла. И ты ей больше не нужен.
«Как я тебя люблю» — любви без взаимности не существует. «Безответно» — это болезнь. Острая её стадия.
«Не могу жить без тебя» — будь это так… не было бы боле мужского населения в Миртане.
«Да что ж я тебе плохого сделал?» — ничего. Ты ей *больше не можешь сделать что-то необходимое. Вот и всё.
«Дура!» — слишком умная «дура».
«Ненавижу тварь» — да, бывших возлюбленных ненавидят больше всего.
«Убью тебя и дружка твоего» — быстро проходящее желание. Главное не пить шнапса Уинфорда.
«Ну и плевать на тебя, в море полно другой рыбы» — такой же «рыбы». Нужно использовать для ловли сети, тогда наешься вдоволь, и привычки есть только одну рыбину не будет.

Если ты хотя бы раз не отказал «маленьким просьбам» женщины, то всё: здравствуйте, рабские кандалы влюблённого дурака, оковы безмозглого влечения, стальные вериги ласкающих рук женщины. * * *

А вот если женщина полюбит (в ответ или нет — неважно)… дело принимает другой оборот.

Стелла никогда никого не любила. По крайней мере, за неделю да Феерии Его Величества.

Влюблённая женщина скрытна. И лишь та, которая влюбляется в первый раз, теряет голову, одно желание: быть рядом с тем, с кем видишь себя до конца своих дней. Влюблённость во второй, третий и последующие разы (кому как не повезёт) протекает вяло на фоне первой: пообтесавшись, привыкнешь.

Влюблённую женщину легко распознать. Даже не нужно обладать познаниями великого соблазнителя, чтобы понять: тебя любят. Однако скрытность женщин мешает разглядеть их чувства не только полным дуракам и *богачам (последние считают, что их все *любят), молодым (опыта нет), но также и тем, кто не хочет этого увидеть. Не хотят видеть этого те, кто уже страдал от игры в «безответно». * * *

Как же любит женщина прикидываться дурочкой, когда любит, как же она легкомысленна и вспыльчива, и как быстро меняется её настроение, когда она любит, как много мы замечаем неуверенных жестов и как быстро может она сменить тему разговора, когда любит, как чисты её платья и как открыты её глаза, когда она любит, как она любит притворяться, что ты ей безынтересен, но как бездарно она сама же выдает, что всё наоборот. Пользуйся влюблённой женщиной — наслаждайся, пока тебя хоть кто-то любит. Обман, конечно же, вскроется. Опасаясь женской мести, самого смертоносного оружия в Миртане, мужчина сменит имя, освоит новую профессию, уплывёт в Хоринис на корабле, на лодке или бревне, построит шалаш в глухом лесу и станет отшельником.

Женские слёзы сводят с ума, они как женская месть, с тем отличием, что убить неспособны… Когда ты уходишь от женщины — много слёз, лишних слов, обещаний измениться. Но изменять себе — дурная привычка, а любящая тебя, благоговеющая перед тобой дама, изменяет не только тебя, но и себе. И это уже не центральная улица по которой можно свернуть в на любую улочку решения, а тупик, каменная клетка, которую ты, как бы не старался, покинуть не сможешь.



***
Стоит ли говорить, что после встречи в трактире Аттила пребывал в дурном настроении, да к тому же похолодало и начал накрапывать небольшой дождь, грозивший перерасти в ливень (небо плотно заволокло серым). Аттила даже и не думал о том, что скажет Грегору, как сообщит о том, что «насильно» заставляют отравить короля, не до этого сейчас было.

Мостовая, а теперь уже грязная тропка, по которой шёл Аттила, не вела к дому «шайки», она углублялась внутрь нижнего квартала, очень тёмного, застроенного по принципу «одно строение к другому ближе», между некоторыми из них было невозможно пройти не боком. Люди ещё не разошлись с феерии, поэтому уже совсем близко, в полусотни шагах от Аттилы, слышалась музыка, мерцали огни.

Вот и монастырь — сегодня он пустовал, главные ворота были заперты большим проржавевшим замком, видимо, и маги решили сходить на Феерию Его Величества. Прямо на лестнице спал мужчина, одетый в тряпьё, окруженный, как и подобает таким людям, антуражем пьяницы: разбитой бутылка из-под вина, надгрызенным куском хлеба и яблока, лужи и храпа. *

Дыра сзади монастыря была размером со шлем паладина и углублялась примерно по локоть. Искать свёрток внутри долго не пришлось. Сверху бумажный пакет был перевязан шёлковой лентой.

Чёрные штаны и поварской фартук, а также новые лакированные башмаки — вот и всё содержимое пакета, найденного в стене монастыря. Рассмотрев вещи поближе, Аттиле только оставалось подивиться и усмехнуться про себя: «королевские повара одеваются лучше, чем префекты». Второй пакет, который в трактире дал Густав, Аттила ещё не вскрывал, зная что там много букв: «читать всё равно не умею», но то ли любопытство, то ли желание оценить вещи в количестве золотых, заставило «юного повара» развязать другой свёрток.

Под аккуратно свёрнутым письмом с печатью лежала большая книга с фиолетовой обложкой. Слева от неё крохотный пузырёк с жидкостью, при тусклом освещении она выглядела тёмно-синей, с красным отливом. Повару показалось, что яда маловато и все, кто занимается отравлением ужасные жмоты. Аромат яда был неотчётливый, частица сирени, перемешанная с кислым, совсем незнакомым для Аттилы запахом, скорее приятным, чем нет.

Оба пакета пришлось срочно запаковывать: голоса расходившейся с праздника толпы слышались всё ближе. «Видимо, всё, пора уходить». Аттила быстро собрал содержимое пакетов и с грузом подмышкой побрёл домой. Как только он обогнул монастырь, его остановил слабый оклик:

— Парень, стой…

В десяти шагах от повара стоял оборванец, тот самый, что не так давно спал на ступенях монастыря.

— Парень…
— Чего, тебе, папаш?
— Подскажи пожалуйста… это какой город?

Раньше, подобные вопросы вызвали бы у Аттилы усмешку, иногда смех, но сейчас у повара не было настроения и он, с превеликим удовольствием, грубо ответил:

— Проспись, пьянь.
— Да нет, правда?.. Я не пил… какой город…
— Отстань.

Когда Аттила ушёл, оборванец направился в сторону площади, на пути ему встречалось множество людей, но ни с кем из них разговаривать не хотелось, да и взгляды на себе нищий ловил такие, что забиться в тёмный угол было единственным желанием.

Это был первый день Джамиля Хаша в Венгарде.

***
Дома у Грегора все собрались только к утру.

Перед самым утром пришёл Редьярд — как всегда нетрезвый, *как всегда с букетом красных цветов, которые тут же были отправлены в камин — бросок сопровождался неразборчивой руганью.

Томас и Грегор пришли вместе ночью, волоча за собой здоровенный мешок, внутри бренчали посуда (на поверку золотая и серебряная), предводитель был в хорошем настроении: напевая песню паладинов, он картинно благодарил короля Фридриха за то, что тот очередной раз устроил феерию, освободив большинство домов от жителей на многие-многие часы. Те дома, которые были заперты на громадные замки, Грегор и Томас посещали первым делом, далее следовали жилища местного сутенёра и ростовщика, а также гостиница, которая никем охранялась. Кампания «сбора златосеребренного урожая» удалась.

— Ладно. У меня к вам… ко всем, — Аттила указательным пальцем обвёл всех присутствующих, — *просьба: завтра, никуда не расходитесь с утра. Кое-что нужно обговорить.
— Ты наконец-то свалишь от нас? — усмехнулся Грегор.
— Завтра, ваше хмурое предводительство, завтра, — выдохнул новоиспечённый повар, и, уже не *обращая никакого внимания на Грегора, спросил у Томаса: — Стелла где… и Редьярд?
— А у Стеллы завелся один… — Томас постарался правильнее подобрать слово, — ухаживатель… я его правда сам не видел, но и её я такой не видал: вся цветёт… Вот дурочка, влюбилась. Видимо, с ним где-то и кутит… О Редьярде даже не спрашивай.
— Ну ладно, сам знаешь, на Стеллу мне плевать.

С утра дома не оказалось только её. Никакого энтузиазма и ажиотажа вокруг таинственного заявления Аттилы не наблюдалось — все спали до полудня. А с полудня начиналась привычная суета, которая заканчивалась небыстро: продавали товар. Обычно, после продажи, начиналась попойка: Грегор, Редьярд и Аттила сидели втроём за столом, пили одну за одной кружки пива из большого бочонка, обсасывая жирные от жареного мяса пальцы немытых рук. В тот день привычная пьянка отличалась тем, что Аттила не пил совсем, пытаясь угомонить распылившихся от сальных историй и баек «предводителя» и «кутилу», как называл новоиспечённый повар Грегора и Редьярда. Добившись «аудиенции», Аттила вкратце обрисовал ситуацию с трактиром и отравлением короля, предводитель, хоть и отнёсся к истории настороженно, был однозначно за то, чтобы Аттила попытал счастья в королевских покоях: Грегору всегда затмевал глаза большой куш, и даже равнодушный всегда и ко всему Редьярд и тот, при мысли о больших деньгах, терял пожизненное безразличие.

— Да, что мы теряем, а?! — втолковывал Томасу разгорячённый Грегор, — ну, убьют его, нам разницы никакой, был человек — нет человека. А пока есть хоть малейший шанс — нужно действовать.
— Тебя ничего не настораживает? — все ещё противился Томас, — какой-то вояка приходит в трактир, хватает Аттилу и впихивает ему весь замысел, да к тому же знает о нём всё!
— Пусть валит… готовит жрать этому идиоту, — перебил заметно захмелевший Редьярд.
— Нет, не настораживает. Тем и не настораживает, что они выбирали исполнителя, баран, а не схватили первого попавшегося. Ты сам на него глянь, – Грегор кивнул в сторону молчавшего Аттилы, – какой с него спрос? Мозгов нету особо, а для убийц короля — это лучший вариант.
— Верно, — поддакнул кутила.
— Сколько он дней дал? — осведомился Томас.
— Три, — задумчиво сказал повар, — я всё в первый день попытаюсь сделать. Зовут его Густав, *здоровый, плечистый и пахнет от него как он женщины, духами, найдёте — убейте! Дело то не в деньгах, этот вояка обещал никого из нас в Миненталь не отправлять, если я всё хорошо сделаю… вот так.

Грегор поперхнулся:

— Чего?! Да что же ты раньше молчал? Рот заткнул, ублюдок? Нам теперь конец… ты же ничего не сможешь сделать толком…
— Я вижу ты паникуешь, Грегор, — усмехнулся Томас, — не очень то на тебя и похоже.
— Ты вообще заткнись, человек-свинья. Если нас всех повяжут… — Редьярд вновь заявил о себе еле слышным бормотанием.
— Всегда есть шанс убежать, но из этого дома я никуда сваливать не собираюсь. Поварёнок, слышь, отдай мне эти документы, я сам всё сделаю… — Грегор подступил к Аттиле, — или Томасу, на худой конец Редьярду.
— Нет! Не пойдёт. У тебя лицо не поварское. А я пока ещё без шрамов на лице. Томасу не могу отдать, потому что… потому что… он здесь нужен, а Редьярд напьётся и ничего не сможет сделать. Да и вдруг во дворце знают точно, кто должен стать отравителем? Ты не думал об этом, папаш? — размышлял повар на ходу.
— Странная у тебя отговорка насчёт меня, обидная даже, — сделал насупившийся вид Томас.
— Редьярд уже перепил, сейчас заснёт. В таком его состоянии отправлять на отраву? А мне нужно идти прямо сейчас. Всё сделаю в лучшем свете. Что успею прихвачу.
— Сделай всё на высшем уровне, Аттила.
— За девять лет ты впервые меня назвал по имени, Грегор, — засмеялся повар, — значит дело того стоит. Не бойся, я всегда всё делаю хорошо. Ещё кое-куда зайду, и прошу меня благословить, господа. В моих руках наша судьба, — с большим пафосом говорил Аттила. *

Единственным, кто благословил, стал Редьярд, неразборчиво сказавший:

— Да пппошёл ты…

Грегор похлопал повару по плечу, а Томас сильно задумался, поэтому сказать ничего не успел.

Скоро вернулась и Стелла, медленными шагами прошла она вглубь дома и слезливо, как будто сама себе, сообщила:

— Забрали на войну. Густав…
— Все мы уходим на войну, когда нам нужно бросить женщину, — Грегор резко замолчал, — как ты сказала его зовут? Густав? Ты что наделала, дура?! Ты нас всех предала! Либо вояку Аттилы и твоего зовут одинаково… чего быть не может. Дура!!!

Стелла ничего не понимала, да и не могла она понять что-то из криков Грегора. После расставания женщина думает только об одном, о нём, вспоминая события из жизни до, с ним и после него.

И не важно, что тот, кого любила Стелла, замыслил отравить короля, отправил Аттилу на плаху королевской кузни, не важно, что скоро такая привычная жизнь в доме вместе с Томасом и Редьярдом вот-вот могла закончиться, ведь женщина все ещё влюблена — женщина все ещё ничего не понимает. *

***

Пейзажи казались незнакомыми. Лес у деревни вырубили. Многие дома перекосило. Северная деревня и раньше не была густонаселённой, но по прошествии девяти лет здесь не пустовали лишь три здания в которых жили: кузнец Эрнольд с Ирмой и сыном, самогонщик Уилл, а также семья Швайнштайгеров, которую выселить из деревни не смогло бы даже появление дракона. Постепенное исчезновение деревни было связано с разными событиями, описывать все не имеет смысла, но каждое из пяти заставляло какую-либо семью уходить отсюда, а кое-кто и уйти был не в состоянии, потому что погибал, сгорая в своём доме, либо пропадал в лесу, и найти его не могли. Лес стали считать зачарованным после того, как в нём бесследно исчезли пять человек. И хоть вырубка леса состоялась, печальные события на этом не заканчивались. Не тронули они только кузнеца, жену и их маленького сына… поползли, как и подобает, слухи, все из них сводились к тому, что Эрнольд и Ирма колдуны и что они повинны в происходящих событиях как никто другой и когда уже толпа подходила к их дому с оружием, а кто и с огненными шарами, прокатилось страшное заклинание, наподобие «волны смерти», которое убило всех нападавших. Не убило только Уилла (тот не участвовал в нападении и был близким другом Ирмы) и Швайнштайгеров (все трое в этот день находились в Венгарде). После созерцания картины дюжины трупов, после трёхдневного рытья могил, Эрнольд напрочь забыл о том, что такое покой и часто стал просыпаться по ночам, либо совсем не спал. И какие бы Ирма не готовила отвары, мужу ничего не помогало…

Зачем Аттила вернулся в свою деревню, он бы не ответил, многое стало незнакомым, а всё живое исчезло, выцвела и пожухла трава, повсюду гнилые деревянные постройки (домами их назвать уже было нельзя), совсем не пели птицы, и даже надоедливых насекомых не было. То ли чувствовал повар, что шанса вернуться в свою деревеньку ему не представится более, то ли что-то другое подвигло его, перед тем как попасть в королевскую кухню, проделать немалый путь из Венгарда сюда. Уже была ночь. Но Аттила бы и не пришёл сюда днём, очень он не хотел, чтобы его заметили.

Как и раньше его дом выделялся на фоне остальных — его не тронуло ни время, ни произошедшие события. В окне горел неяркий свет свечи. Стараясь не шуметь, повар подошёл вплотную к дому — не доносилось ни звука. Аттила шагнул ближе и только хотел заглянуть в окно, как тяжёлая рука опустилась на плечо. Парень вздрогнул и обернулся. Напротив стоял Эрнольд, который не видел в этой деревне новых людей уже года как три, чем и объяснялось его непомерное удивление.

— Тебе чего, парень? — настороженно осведомился кузнец, снимая со своего плеча тушу варга.
— Так, мимо проходил, — со злой улыбкой на лице отвечал Аттила.
— Ты, надеюсь, не вор?
— Зря надеешься. И, вообще, ты кто такой?
— Я? Здешний кузнец.
— Знал я тут одного кузнеца, скотину редкостную, его, говорят, варги сожрали, — и как будто сам себе Аттила добавил: — Наверное, за пойлом пошёл в очередной раз. Вот и поплатился.
— Стефан.
— Ах, ты знал эту тварь?
— Знал. Но зачем ты так об умершем человеке?
— Имею на это право.
— У вас, у молодых, всегда прав больше…
— Папаш, шёл бы ты своей дорогой, не мешай мне наслаждаться видом этой тухлой деревеньки.
— Вот, знаешь, не выходит у меня из головы, откуда ты его знаешь… когда он погиб тебе от силы лет десять было. А детей здесь давно не было, — Эрнольда озарило, — давно… давно, с тех пор как сын у Ирмы исчез.
— Ах? Неужели? — разгорячено продолжал Аттила, — знай, да, я её сын и я вернулся, но не к ней, — голос у повара задрожал, выступили слёзы, — а сюда. Что, думаешь расплакался, как мальчишка, папаш?
— Да нет, подожди.
— Отпусти. Ты в кого играешь? В папашу?
— Тебя мать ждёт. Мы тебя ждём. Вернись домой. *
— Вернуться? Через девять лет? Мать?! Хороша мать… Чего ж она обо мне девять лет не вспоминала?! А?! Вон замену мне нашла. Ты её новый кузнец? Муженёк? И дитё у вас?
— Дурачок… да что ты можешь знать? Мы искали тебя, но ты либо прятался, либо отдыхал где-то на южных островах.
— Искали? Плохо искали. Да и вообще, всё, мужик, отпусти. Не будет меня, ещё лучше заживёте.
— Заживём… — повторил медленнее Эрнольд, — это ты зря. Мы и не умирали.
— Убери клешни!
— Ирма!!! — отчаянно закричал кузнец, но Аттила высвободился из его рук и ринулся в сторону дороги и долго ещё бежал, хоть Эрнольд и не в силах был его преследовать, даже взглядом. На шум с улицы из дома вышел мальчик лет девяти, протерев глаза, он уставился на отца и сонным голосом спросил:

— Пап, ты с кем разговаривал?
— Ни с кем, сынок… ни с кем. Мама спит?
— Да.
— Постараюсь зайти тише, её нельзя тревожить ничем. И, пожалуйста, сынок, не говори, что я с кем-то разговаривал и что тебе что-то послышалось. Хорошо?
— Хорошо… Ух ты, какой Варг.


Когда идёт ливень — слёз не разглядеть, поэтому с первого взгляда на юного повара, казалось, что тот просто продрог от холода, и совсем тут не причём душевные, никем нелюбимые переживания.

У Аттилы не было сил идти. Передвигать ноги. Даже дышать. Настолько давило в груди ощущение безысходности, никчёмности. «И зачем я вернулся? Что я увидел?.. что хотел, то и получил, баран!».